О Православии в русской поэзии

В шапке облачного скола,
В лапоточках, словно тень,
Ходит милостник Микола
Мимо сел и деревень.

На плечах его котомка,
Стягловица в две тесьмы,
Он идет, поет негромко
Иорданские псалмы.

Злые скорби, злое горе
Даль холодная впила;
Загораются, как зори,
В синем небе купола.

Наклонивши лик свой кроткий,
Дремлет ряд плакучих ив,
И, как шелковые четки,
Веток бисерный извив.

Ходит ласковый угодник,
Пот елейный льет с лица:
«Ой ты, лес мой, хороводник,
Прибаюкай пришлеца».

2

Заневестилася кругом
Роща елей и берез.
По кустам зеленым лугом
Льнут охлопья синих рос.

Тучка тенью расколола
Зеленистый косогор…
Умывается Микола
Белой пеной из озер.

Под березкою-невестой,
За сухим посошником,
Утирается берестой,
Словно мягким рушником.

И идет стопой неспешной
По селеньям, пустырям:
«Я, жилец страны нездешной,
Прохожу к монастырям».

Высоко стоит злотравье,
Спорынья кадит туман:
«Помолюсь схожу за здравье
Православных христиан».

3

Ходит странник по дорогам,
Где зовут его в беде,
И с земли гуторит с богом
В белой туче-бороде.

Говорит господь с престола,
Приоткрыв окно за рай:
«О мой верный раб, Микола,
Обойди ты русский край.

Защити там в черных бедах
Скорбью вытерзанный люд.
Помолись с ним о победах
И за нищий их уют».

Ходит странник по трактирам,
Говорит, завидя сход:
«Я пришел к вам, братья, с миром —
Исцелить печаль забот.

Ваши души к подорожью
Тянет с посохом сума.
Собирайте милость божью
Спелой рожью в закрома».

4

Горек запах черной гари,
Осень рощи подожгла.
Собирает странник тварей,
Кормит просом с подола.

«Ой, прощайте, белы птахи,
Прячьтесь, звери, в терему.
Темный бор, — щекочут свахи, —
Сватай девицу-зиму».

«Всем есть место, всем есть логов,
Открывай, земля, им грудь!
Я — слуга давнишний богов —
В божий терем правлю путь».

Звонкий мрамор белых лестниц
Протянулся в райский сад;
Словно космища кудесниц,
Звезды в яблонях висят.

На престоле светит зорче
В алых ризах кроткий Спас;
«Миколае-чудотворче,
Помолись ему за нас».

5

Кроют зори райский терем,
У окошка божья мать
Голубей сзывает к дверям
Рожь зернистую клевать.

«Клюйте, ангельские птицы:
Колос — жизненный полет».
Ароматней медуницы
Пахнет жней веселых пот.

Кружевами лес украшен,
Ели словно купина.
По лощинам черных пашен —
Пряжа выснежного льна.

Засучивши с рожью полы,
Пахаря трясут лузгу,
В честь угодника Миколы
Сеют рожью на снегу.

И, как по траве окосья
В вечереющий покос,
На снегу звенят колосья
Под косницами берез.

Прозрачна ночь морозная,
Спокойна и светла.
Сияет небо звездное,
Гудят колокола.Как будто небо синее
Само поет хвалы.
А ветки-то от инея
Белешеньки-белы.В годину многотрудную,
Похожую на сон,
Какую радость чудную
Приносит этот звон, —Какую веру твердую,
Сменяющую грусть,
В великую и гордую
Страдающую Русь! Промчатся дни тяжелые,
Настанет торжество.
И встретим мы веселое
Иное Рождество.Теперь же будем сильными
И верными труду,
Молитвами умильными
Приветствуя звезду.

Крошку-Ангела в сочельник
Бог на землю посылал:
«Как пойдешь ты через ельник, –
Он с улыбкою сказал, –
Елку срубишь, и малютке
Самой доброй на земле,
Самой ласковой и чуткой
Дай, как память обо Мне».
И смутился Ангел-крошка:
«Но кому же мне отдать?
Как узнать, на ком из деток
Будет Божья благодать?»
«Сам увидишь», — Бог ответил.
И небесный гость пошел.
Месяц встал уж, путь был светел
И в огромный город вел.Всюду праздничные речи,
Всюду счастье деток ждет…
Вскинув елочку на плечи,
Ангел с радостью идет…
Загляните в окна сами, –
Там большое торжество!
Елки светятся огнями,
Как бывает в Рождество.И из дома в дом поспешно
Ангел стал переходить,
Чтоб узнать, кому он должен
Елку Божью подарить.
И прекрасных и послушных
Много видел он детей. –
Все при виде Божьей елки,
Всё забыв, тянулись к ней.Кто кричит: «Я елки стою!»
Кто корит за то его:
«Не сравнишься ты со мною,
Я добрее твоего!»
«Нет, я елочки достойна
И достойнее других!»
Ангел слушает спокойно,
Озирая с грустью их.Все кичатся друг пред другом,
Каждый хвалит сам себя,
На соперника с испугом
Или с завистью глядя.
И на улицу, понурясь,
Ангел вышел… «Боже мой!
Научи, кому бы мог я
Дар отдать бесценный Твой!»И на улице встречает
Ангел крошку, — он стоит,
Елку Божью озирает, –
И восторгом взор горит.
«Елка! Елочка! — захлопал
Он в ладоши. — Жаль, что я
Этой елки не достоин
И она не для меня… Но неси ее сестренке,
Что лежит у нас больна.
Сделай ей такую радость, –
Стоит елочки она!
Пусть не плачется напрасно!»
Мальчик Ангелу шепнул.
И с улыбкой Ангел ясный
Елку крошке протянул.И тогда каким-то чудом
С неба звезды сорвались
И, сверкая изумрудом,
В ветви елочки впились.
Елка искрится и блещет, –
Ей небесный символ дан;
И восторженно трепещет
Изумленный мальчуган… И, любовь узнав такую,
Ангел, тронутый до слез,
Богу весточку благую,
Как бесценный дар, принёс.

Рождество Христово

(Константин Константинович Романов — псевдоним К. Р.)

Благословен тот день и час,
Когда Господь наш воплотился,
Когда на землю Он явился,
Чтоб возвести на Небо нас.
Благословен тот день, когда
Отверзлись вновь врата Эдема;
Над тихой весью Вифлеема
Взошла чудесная звезда!
Когда над храминой убогой
В полночной звездной полумгле
Воспели «Слава в вышних Богу!» —
Провозвестили мир земле
И людям всем благоволенье!
Благословен тот день и час,
Когда в Христовом Воплощенье
Звезда спасения зажглась!..
Христианин, с Бесплотных Ликом
Мы в славословии великом
Сольем и наши голоса!
Та песнь проникнет в небеса.
Здесь воспеваемая долу
Песнь тихой радости души
Предстанет Божию Престолу!
Но ощущаешь ли, скажи,
Ты эту радость о спасеньи?
Вступил ли с Господом в общенье?
Скажи, возлюбленный мой брат,
Ты ныне так же счастлив, рад,
Как рад бывает заключенный
Своей свободе возвращенной?
Ты так же ль счастлив, как больной,
Томимый страхом и тоской,
Бывает счастлив в то мгновенье,
Когда получит исцеленье?
Мы были в ранах от грехов —
Уврачевал их наш Спаситель!
Мы в рабстве были — от оков
Освободил нас Искупитель!
Под тучей гнева были мы,
Под тяготением проклятья —
Христос рассеял ужас тьмы
Нам воссиявшей благодатью.
Приблизь же к сердцу своему
Ты эти истины святые,
И, может быть, еще впервые
Воскликнешь к Богу своему
Ты в чувстве радости спасенья!
Воздашь Ему благодаренье,
Благословишь тот день и час,
Когда родился Он для нас.

 

Рождественская звезда

(Борис Пастернак)

Стояла зима.
Дул ветер из степи.
И холодно было Младенцу в вертепе
На склоне холма.
Его согревало дыханье вола.
Домашние звери
Стояли в пещере,
Над яслями теплая дымка плыла.
Доху отряхнув от постельной трухи
И зернышек проса,
Смотрели с утеса
Спросонья в полночную даль пастухи.
Вдали было поле в снегу и погост,
Ограды, надгробья,
Оглобля в сугробе,
И небо над кладбищем, полное звезд.
А рядом, неведомая перед тем,
Застенчивей плошки
В оконце сторожки
Мерцала звезда по пути в Вифлеем.
Она пламенела, как стог, в стороне
От неба и Бога,
Как отблеск поджога,
Как хутор в огне и пожар на гумне.
Она возвышалась горящей скирдой
Соломы и сена
Средь целой вселенной,
Встревоженной этою новой звездой.
Растущее зарево рдело над ней
И значило что-то,
И три звездочета
Спешили на зов небывалых огней…

***

Удивительна чиста, идущая от сердца поэзия русского духовенства. Одним из чудесных авторов стихов о Вере был диакон Иван Иванович Понятовский. Родился в священнической семье 15 января 1860 года в Орловской губернии села Анненское. Преподавал русский и греческий языки в тифлисской губернии, затем служил в городе Переславль-Залесский, также занимаясь преподаванием. В 1904 году переезжает в Ставрополь. Где служит диаконом в церкви Ставропольской духовной семинарии, преподает на кафедре гомилетики и литургики. В 1917 году становится членом церковного епархиального совета. Умер Иван Иванович Понятовский в 1920 году в Ставрополе.

Иван Иванович Понятовский свои стихи печатал в периодических изданиях под псевдонимом «Делавар». В 1915 г. в Ставропольских епархиальных ведомостях была опубликована рецензия на сборник его стихов «Хризантемы». Автор рецензии, «давая краткий обзор стихотворениям местного поэта И. И. Понятовскаго», заключает, что стихотворения «пробуждают в читателе добрые христианские, гуманные чувства и, как воспитывающие ум и сердце в нем, говорят сами за себя».

Искушение Спасителя в пустыне

(Диакон Иван Иванович Понятовский)

Какая мертвая пустыня:
Песок да камни и кругом
Гор обнаженная твердыня
В своем величии немом.

Грусть и безмолвие…. Порою
Лишь пестрых ящериц семья
Шуршала почвою сухою,
Шипя, вилась в камнях змея,

Да крик орлиный раздавался
Высоко на вершинах скал,
Да ночью на добычу рвался
И как дитя рыдал шакал;

Пугал окрестность стон совиный
В ущельях дремавших гор.
И отголосок лишь пустынный
Вел с ними страшный разговор…

I.

Но и над этою пустыней
Луч солнца ласковый сиял,
И свод небес глубоко—синий
В покое сладком отдыхал;

А ночью звезды поднимались,
Как Божьи очи, надъ землей,
И гор вершины улыбались
Луне, царице золотой.

Никто, казалось, от века
Еще здесь не был из людей…
Но образ Богочеловека
Раз близок был пустыне сей.

Влекомый Духом, с искушеньем
Бороться Он сюда пришел,
Чтоб победить своим терпеньем
Отца греха, начало зол.

В одну молитву погруженный
Постился здесь Он сорок дней,
Но вот взалкал, весь изнуренный,
Природе покорясь людей.

II.
Крылами солнце затмевая,
Тогда предстал вдруг перед Ним
Враг Неба и губитель рая,
Царь бездны—падший Серафим

Какая встреча! Весь—отрада,
Любовь и истина—Один,
Другой—весь ложь, проклятье ада,
Вражды, греха—отец и сын.

Один сиял, как полдень вешний,
Был ясен, как небес лазурь,
Другой зиял, как мрак кромешный,
Вздымался тучею средь бурь…

Смущенный Божества святыней,
Он дерзкий опустил свой взор
И, полон хитрости змеиной,
Повел коварный разговор:

—„О Ты, из всех людей избранный,
В Ком даже тени нет одной,
В своей молитве неустанной
Забыл Ты о нужде земной.

Мне жаль Тебя: Ты так молился,
Теперь же наконец взалкал,
Но ангел с неба не явился
И пищи нужной не подал.

Илье хлеб вороны носили,
Народ твой манной Он кормил…
Ужель они святее были?
Ужель Он о Тебе забыл?

Тебя назвал Он даже сыном…
Но если Сын Ты—что же ждать?
Камней довольно здесь в пустыне;
Тебе лишь стоит приказать,

И камни в хлебы обратятся
По слову только Твоему—
Тогда и я могу сознаться,
Что точно близок ты Ему“…

Но искусителя коварство
Спаситель ясно прозревал;
На речь соблазна и лукавства
Спокойно так Он отвечал:

„Не хлеб один людей питает,
В законе Моисей изрек,—
И слово Божье насыщает,
И им жить может человек».

III.

„А, то только отговорки»,
Тогда подумал гений зла,
„Мои глаза довольно зорки:
Я вижу слаб Ты на дела

Писанья… Ты на них сослался,
Они помогут ведь и нам“…
И новый план в уме создался,
И так доволен им он сам.

И вот, по Божью допущенью,
Согласно замыслам своим,
Берет Спасителя… Мгновенье —
Пред ними Иерусалим.

Дома, стесненные толпою,
Их плоских кровель пестрый ряд
И башни с белою стеною,
И мрамор царственных палат…

Весь город чудно рисовался,
Прильнув к родным своим горам;
Но величаво возвышался
Над всем святой евреев храм…

На выступе стены высоком
Спасителя поставил там
Властитель тьмы, внизу жъ глубоко —
Грехами любовался сам.

Затем, как будто бы встревожен,
К Нему речь тихо обратил:
—„Опасно здесь—будь осторожен:
Тебе Бог крыльев не дарил.

Но если Ты—Сын Божий, что же?
Тебе паденье не вредит.
Вот и само Писанье тоже
Объ этом ясно говорит:

„Бог ангелам дастъ повеленье
Чтоб на руках Тебя носить,
И даже камня преткновение
Ноге не может повредить“

Смотри—толпа нас замечает:
Глупцы стоят, разинув рты…
Удобный случай выпадает:
Бросайся съ этой высоты!

Чрез это чудо-во мгновенье
К себе людей Ты обратишь,
И дело трудное спасенья
Скорей гораздо совершишь».

Без страха с твердостью небесной
На кровле Божий Сын стоял,
На городъ грешный, но любезный
Он с тайной грустию взирал:

Онъ ясно видел пред Собою
Неверие, скорбел о нем,
Свой крест провидел Он душою,
И гибель города потом…

В ответ на слово обольщенья
Нашел Он нужным лишь сказать:
„В Писанье также есть внушенье.—
Не должно Бога искушать».

IV.

И огорчился на мгновенье
Тут хитрый сатанинский взор…
Но скоро, разогнав сомненья,
Он дальше замыслы простер

—„Ты может ловко лицемерить,
Но это все—слова, слова…
Ужели в самом деле верить
Тому, что говорит молва?..

Нет это было б слишком странно,
Чтоб точно был Ты—Божий Сын…
Но кто же Ты? Вот это тайна:
Подобный не был ни один

Ты веришь ли в свое призванье,
Не сомневаешься ли в нем?
А может власти лишь желанье
Во всем стремлении Твоем?

И он возвел Его на гору,
В мгновенье чудном показал
Вс царства, славные в ту пору,
Весь блеск, всю пышность их собрал

И пред Спасителя очами
Мелькнул во славе древний Рим,
С его роскошными дворцами,
С его величием мировым.

И Греция—в венц искусства,
Египет—с высью пирамид,
И Персия, где мысль и чувства
Ласкал восточной неги вид…

Сменялись чудные виденья,
И образ—образ затмевал.
Но оком праведным прозренья
Спаситель в глубь их проникал:

Он видел тьму—в сияньи злата,
Злодейством заклейменный трон
И—сердце, душащее брата,—
Сквозь багряницу и виссон;

Голодных тень— в пирах веселья,
Ярмо рабов в венках из роз,
В амфорах сладкого похмелья—
Народов кровь и море слез.

Его не тешил блеск короны
Пурпур одежд, толпы льстецов,
С победным кличем легионы,
Вид императорских орлов…

— „Всем этим я владею ныне»,
Надменно сатана сказал,—
„А у тебя? одна пустыня…
Скажи, кто власть Твою признал?

Но можешь Ты владеть землею—
Все царства я Тебе отдам,
Всю славу их, что пред тобою.
Когда поклонишься мне Сам“.

Но властно, полн негодованья,
Спаситель отвечал ему:
„Проч сатана! Велит Писанье
Служить лишь Богу одному»

Стыдом и злобою сгорая,
Тогда сокрылся сатана…
И чистых духов, граждан рая,
Пустыня стала вдруг полна:

Они с смирением предстали,
Чтоб Сыну Божию служить.
Дни искушенья миновали—
В мир должен был он уходить…

Источник. Понятовский Иван Иванович, диакон. Духовенство Русской Православной Церкви в XX веке.

***

В преддверии дней Великого Поста

Великий пост.

(автор священник Петр Федорович Ануфриев)

Великий Пост!— Пора молений
Сердечных вздохов о грехах,
Пора коленопреклонений
С молитвой мира на устах!

Уже давно Ты нам вещаешь,
Что Ты пришел людей призвать
Под сень свою, где Ты желаешь
От скверн греха нас очищать.

Вот фарисей—гордец безмерный —
Себя от Бога удалил
Своей молитвой безпримерной,
В которой лишь себя хвалил.

За то мытарь, как ни был грешен,
Сознав свой грех и скверну зол,
От Бога был весьма утешен:
Из храма чист в свой дом ушел.

Вот притча „блудный сын». Знакомый
Нам образец его во всем
Всегда ведь по стопам его мы —
Все люди грешные — идем.

Неделя—„Страшный суд». Картина
Сия должна нас содрагать.
Какая нас всех ждет судьбина?
Где все мы будем там стоять?

Как хорошо всем тем блаженным,
Которых ждет от Бога глас:
„Придите вы благословенны —
Все уготовано для вас!»

Но горе тем, что не любили
По Божьим следовать стопам,
Что плоти, миру лишь служили,
Не обращаясь к небесам.

Вот был прощальный день Воскресный:
Он дверь к Посту. Он нас ведет,
Въ тот мир знакомый и чудесный,
Что намъ спасение несет.

Унылый звон, как песнь, протяжный
Несется ныне над землей
Ученый люд и люд сермяжный—
Должны внимать бы песни той.

Весна: природа оживает:
Уж слышен новой жизни вход.
Земля покров свой изменяет.
Под светом солнца тает лед.

Но пусть же света луч коснется
И человеческой души.
Пусть человек от сна проснется,
Молитву вознося в тиши.

Пусть благодать поста, молитвы
Возродит грешника душой,
Пусть он от грешных благ ловитвы
В мир обратится неземной.

Мир Божий, рай и царство света
Сойдёт на грешника тогда:
Душа его будет согрета
Любовью Божьей на всегда.

1912 год

Автор стихотворения священник Петр Федорович Ануфриев, родился в 1874 году, посвятил свою жизнь служению в храмах Архангельской и Холмогорской епархии, около 1918 года схоронил жену, двух сыновей и трех дочерей, после чего в марте 1918 года по прошению уволен за штат. 24 января 1921 года арестован «за распространение в 1920 г. ложных провокационных слухов» и приговорён к расстрелу.

По материалам: Духовенство Русской Православной Церкви в XX веке.

Блудный сын

Николай Гумилев 

Нет дома подобного этому дому!
В нем книги и ладан, цветы и молитвы!
Но, видишь, отец, я томлюсь по иному,
Пусть в мире есть слезы, но в мире есть битвы.
На то ли, отец, я родился и вырос,
Красивый, могучий и полный здоровья,
Чтоб счастье побед заменил мне твой клирос
И гул изумленной толпы — славословья.
Я больше не мальчик, не верю обманам,
Надменность и кротость — два взмаха кадила,
И Петр не унизится пред Иоанном,
И лев перед агнцем, как в сне Даниила.
Позволь, да твое приумножу богатство,
Ты плачешь над грешным, а я негодую,
Мечом укреплю я свободу и братство,
Свирепых огнем научу поцелую.
Весь мир для меня открывается внове,
И я буду князем во имя Господне…
О счастье! О пенье бунтующей крови!
Отец, отпусти меня… завтра… сегодня!..

Как розов за портиком край небосклона!
Как веселы в пламенном Тибре галеры!
Пускай приведут мне танцовщиц Сидона
И Тира, и Смирны… во имя Венеры.
Цветов и вина, дорогих благовоний…
Я праздную день мой в веселой столице!
Но где же друзья мои, Цинна, Петроний?..
А вот они, вот они, salve amice.
Идите скорей, ваше ложе готово,
И розы прекрасны, как женские щеки;
Вы помните верно отцовское слово,
Я послан сюда был исправить пороки…
Но в мире, которым владеет превратность,
Постигнув философов римских науку,
Я вижу один лишь порок — неопрятность,
Одну добродетель — изящную скуку.
Петроний, ты морщишься? Будь я повешен,
Коль ты недоволен моим сиракузским!
Ты, Цинна, смеешься? Не правда ль, потешен
Тот раб косоглазый и с черепом узким?

Я падаль сволок к тростникам отдаленным
И пойло для мулов поставил в их стойла;
Хозяин, я голоден, будь благосклонным,
Позволь, мне так хочется этого пойла.
За ригой есть куча лежалого сена,
Быки не едят его, лошади тоже:
Хозяин, твои я целую колена,
Позволь из него приготовить мне ложе.
Усталость — работнику помощь плохая,
И слепнут глаза от соленого пота,
О, день, только день провести, отдыхая…
Хозяин, не бей! Укажи, где работа.
Ах, в рощах отца моего апельсины,
Как красное золото, полднем бездонным,
Их рвут, их бросают в большие корзины
Красивые девушки с пеньем влюбленным.
И с думой о сыне там бодрствует ночи
Старик величавый с седой бородою,
Он грустен… пойду и скажу ему: «Отче,
Я грешен пред Господом и пред тобою».

И в горечи сердце находит усладу:
Вот сад, но к нему подойти я не смею,
Я помню… мне было три года… по саду
Я взапуски бегал с лисицей моею.
Я вырос! Мой опыт мне дорого стоит,
Томили предчувствия, грызла потеря…
Но целое море печали не смоет
Из памяти этого первого зверя.
За садом возносятся гордые своды,
Вот дом — это дедов моих пепелище,
Он, кажется, вырос за долгие годы,
Пока я блуждал, то распутник, то нищий.
Там празднество: звонко грохочет посуда,
Дымятся тельцы и румянится тесто,
Сестра моя вышла, с ней девушка-чудо,
Вся в белом и с розами, словно невеста.
За ними отец… Что скажу, что отвечу,
Иль снова блуждать мне без мысли и цели?
Узнал… догадался… идет мне навстречу…
И праздник, и эта невеста… не мне ли?!

Источник: Православная литература, библиотека художественных книг. Азбука веры

Как настанет страшный суд

Федор Сологуб

Как настанет Страшный Суд,
Никого уж не спасут
Воздыханья да молитвы.
Видишь, демоны глядят, —
Ждет расправы весь их ад,
Словно волки — лютой битвы.
Быть и нам у них в когтях,
Коль забудем Божий страх,
На миру осуетимся,
Убежим от Божьих паств,
И сластьми житейских яств
Через меру насладимся.
Не забудем же дорог
В Божий радостный чертог,
В обиталище блаженных,
И пойдём под Божий кров
Мы в толпе Его рабов,
Терпеливых и смиренных.

Источник: Культура.РФ

Берегите друзей

***

К празднику Сретения Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа

Сретенье

Иосиф Бродский

Анне Ахматовой

Когда она в церковь впервые внесла
дитя, находились внутри из числа
людей, находившихся там постоянно,
Святой Симеон и пророчица Анна.

И старец воспринял младенца из рук
Марии; и три человека вокруг
младенца стояли, как зыбкая рама,
в то утро, затеряны в сумраке храма.

Тот храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взора небес
вершины скрывали, сумев распластаться,
в то утро Марию, пророчицу, старца.

И только на темя случайным лучом
свет падал младенцу; но он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.

А было поведано старцу сему
о том, что увидит он смертную тьму
не прежде, чем Сына увидит Господня.
Свершилось. И старец промолвил:
«Сегодня,

реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
затем что глаза мои видели это
Дитя: он — твое продолженье и света

источник для идолов чтящих племен,
и слава Израиля в нем». — Симеон
умолкнул. Их всех тишина обступила.
Лишь эхо тех слов, задевая стропила,

кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах спуститься.

И странно им было. Была тишина
не менее странной, чем речь. Смущена,
Мария молчала. «Слова-то какие…»
И старец сказал, повернувшись к Марии:

«В лежащем сейчас на раменах твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
И тем же оружьем, Мария, которым

терзаема плоть его будет, твоя
душа будет ранена. Рана сия
даст видеть тебе, что сокрыто глубоко
в сердцах человеков, как некое око».

Он кончил и двинулся к выходу. Вслед
Мария, сутулясь, и тяжестью лет
согбенная Анна безмолвно глядели.
Он шел, уменьшаясь в значеньи и в теле

для двух этих женщин под сенью колонн.
Почти подгоняем их взглядами, он
шагал по застывшему храму пустому
к белевшему смутно дверному проему.

И поступь была стариковски тверда.
Лишь голос пророчицы сзади когда
раздался, он шаг придержал свой немного:
но там не его окликали, а Бога

пророчица славить уже начала.
И дверь приближалась. Одежд и чела
уж ветер коснулся, и в уши упрямо
врывался шум жизни за стенами храма.

Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,

он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою,

как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.